Хоразинские рассказы [компиляция] - Дарелл Швайцер

Маленькая девочка захныкала. Адам, я и все прочие взглянули и заметили на ней очень скверные порезы. Адам оторвал от одной из простыней несколько полосок и, как сумел, перевязал ей ноги. Он поднял девочку на руки, так что её голова легла ему на плечо и прошептал:

— В следующем году ты сможешь лучше.

Он глянул на меня, как будто пообещав то же самое. Я едва не облажался. Но в следующем году смогу сделать лучше.

И так мы возвратились по домам. Я никогда не говорил родителям о случившемся. Не знаю, что рассказали своим Адам и Джудит. Пораненную девочку отнесли домой её братья. Никаких последствий это не вызвало. Никто ничего не сказал. Через несколько дней я вернулся в пригород Филадельфии, и всё это показалось чужим и далёким, словно история, которую я только что вам поведал.

Безумно звучит, верно?

Вот поэтому я перестал рассказывать свою историю.

Джереми Ходдер закурил сигарету.

— Не возражаете?…

— Нет-нет, — сказал я.

Он стряхнул в камин немного пепла.

Буря на улице разошлась не на шутку, выл ветер. Я очень надеялся, что те дети благополучно вернулись.

— Вы не задавали себе вопрос — зачем идти туда и на следующий год? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я. — Наверное, можно было поднять переполох и потребовать, чтобы нас туда больше не пускали, но я бы солгал и, что ещё хуже, предал бы друзей, которые поделились со мной своим секретом, словно приняли в тайное общество, а затем полностью посвятили, так что этого было не избежать. Пять лет ежегодно мы сокрушали Белёсого.

— А что случилось потом?

— Мы выросли. По какой-то причине этим должны заниматься именно дети, а мы уже не были детьми. Адама призвали в армию и отправили во Вьетнам, где он и погиб. Я поступил в университет.

— О, — отозвался Ходдер и мы оба ненадолго умолкли. Тихо пылал камин. Снаружи ярилась буря.

— Признаюсь, меня удивляет, что, по всей видимости, вы поверили каждому моему слову, — заметил я. — Я ведь могу оказаться психом, знаете ли, или дурачить вас лишь затем, чтобы нагнать страху в подобную ночь.

— Но вы не псих, — уверенно ответил он. — Знаю, что не псих. Потому что я прошёл через то же самое, что и вы, но моё испытание оказалось гораздо хуже.

А вот это поразительно. Бывают же стечения обстоятельств. Этот незнакомец, по меньшей мере лет на двадцать моложе меня, встреченный при обстоятельствах, которые никак не относились к теме наших интересов — он тоже оказался одним из тех детей минувших лет, хотя у него этих лет минуло поменьше.

Он поведал мне свою историю.

— Это может вас удивить, [начал Джереми Ходдер], потому что, хоть я и принадлежу к тем типам, что даже на барахолку являтся в костюме-тройке, но на самом деле вырос в этом округе. У моих родителей была одна из похожих ферм. Я был деревенским пареньком. Я делал всё, что полагалось обычному деревенскому пареньку и, как и прочие местные дети, выучился от других тем чудным песенкам, которые никто из нас не понимал, но тайком пересказывали их друг другу.

Те, кто жил неподалёку от холма с камнями наверху, знали всё о Белёсом.

В своё время меня взяли туда, когда мне исполнилось десять, но мы все с этим наломали дров. Верховодил у нас тринадцатилетний мальчик по имени Томми. Он вообще не был деревенским пареньком. Его отец держал в деревне автомастерскую. Томми был смышлёным ребёнком. Его интересовала уйма всяких вещей, но не все они могли пригодиться в то время. Идеи небыстро добираются до этой части мира, хотя там, откуда вы родом, подобные вещи давно уже вышли из моды, Томми только-только открыл для себя хиппи, эзотерическую чушь, восточную мистику и тому подобное. Он тащился от психоделической музыки и постеров, которые принимал за философскую систему, а ещё от летающих тарелок, Атлантиды и реинкарнации. Он именовал себя гуру. Томми утверждал, что приведёт нас к просветлению. В просветление входит, втолковывал он нам, не верить ничему, что говорят про этот мир. Всё это «буржуазное», твердил он. Это было его любимое словечко. Оно обозначало то, что следует отбрасывать, даже не задумываясь. Лишь один Томми не являлся буржуазным.

Поскольку остальные были младше его, а для тринадцати лет Томми был на удивление убедителен — со временем мог бы стать политиком или величайшим на свете торговцем автомашинами, а может и Чарльзом Мэнсоном[11] — все мы делали, что он нам говорил. Так вышло, что перед ночью, наподобие той, когда вы ходили крушить Белёсого, Томми овладели другие соображения. Мы, как полагалось, нарядились в привиденческие простыни, Томми захватил наши дубинки и мы распевали наши бессмысленные напевы, но он повёл нас к совсем другому холму, на котором стоял старый заброшенный сарай. На вершине холма мы пели всяческие песни, которым Томми научил нас, танцевали всяческие танцы и совершали необычные движения, которые он именовал «ритуалами».

После этого все мы сгрудились в сарае, при свете фонарика Томми и он открыл нам, что ещё захватил с собой ради такого случая. Он называл это «причастием», но в действительности это оказался куда более известный и незаконный вид просвещения. Томми притащил кофейную банку с марихуаной, несколько курительных трубок и даже горстку «волшебных» грибов.

Так что той ночью мы проводили эзотерические ритуалы, хотя и не «буржуазные». Томми утверждал, что это лучший способ изгнать из мира зло. Двое из самых младших детей перепугались, а одного из них стошнило, но Томми никого не отпускал домой; а что до меня, скажу лишь, что субъективно вечер оказался… занятным. Кажется, я даже заметил парочку летающих тарелок. Был момент, когда я полностью уверился, что Томми — это Майтрейя, грядущий Будда и мир подходит к концу, потому что «всё относительно» и некоторое время ощущал от этого настоящее блаженство, но затем у меня появилось чувство абсолютного опустошения. словно мир